КОБОНА 1942 г.
АКАДЕМИК ЛИХАЧЕВ ДМИТРИЙ СЕРГЕЕВИЧ: "...Нам отвели избу, в которой мы должны были ночевать..."
«В голод люди показали себя, обнажились, освободились от всяческой мишуры: одни оказались замечательные, беспримерные герои, другие – злодеи, мерзавцы, убийцы, людоеды. Середины не было. Все было настоящее. Разверзлись небеса, и в небесах был виден Бог. Его ясно видели хорошие. Совершались чудеса».
«…На Финляндском вокзале нас в первый раз сытно накормили кашей с большим куском колбасы. Нас подкрепляли к дороге. Дорога предстояла тяжелая, и слабые Ленинградцы погибали на ней тысячами. Мы поели на воздухе, затем нас стали сажать в дачные вагоны. Тесно было страшно. Вместе с нами очутился и Стратановский. Он потерял жену (она умерла сравнительно рано, зимой) и был один. С растерянным видом он упрашивал нас пустить его в вагон. Поезд шел убийственно медленно, долго стоял на станциях, часть людей сидела, часть стояла спрессованная, тамбуры были все забиты.
Ночью, в белую ночь, мы приехали в Борисову Гриву. Нам выдали похлебку: она была жирная, и её было много. Мы жадно ели эту настоящую пищу.
Не спали. Мы разговаривали с гебраистом Борисовым, умершим потом в дороге от дистрофического поноса. Дмитрий Павлович Калистов, Олимпиада Васильевна, сестра олимпиады Васильевны Ляля и Бобик оказались в том же поезде, что и мы. Дмитрий Павлович шутил: «Хотел бы я видел того Бориса, у которого такая грива». Мы решили держаться все вместе.
Мы с Дмитрием Павловичем, Зина и Тамара едва уговорили стражников, проверявших наши документы, пропустить нас ещё раз и ходили раза по три, таскали наши тюки на молу до парохода.
Когда мы вернулись на пароход с последними тюками, пароход уже отходил, а там были дети, бабушка, Зина, Тамара. Мы с Дмитрием Павловичем прыгнули, рискуя упасть в воду, но благополучно оказались на борту перегруженного до крайности парохода. Если бы прошла ещё минута, мы бы остались на берегу. Бог знает, когда бы тогда нашли друг друга! Как волновалась Зина – я передать не могу.
День был ясный, и мы бы плыли на самом виду у самолетов, если бы они появились, но, слава богу, их не было. Только пристав к тому берегу, мы почувствовали себя в относительной безопасности, но тут началась воздушная тревога. Мигом опустела пристань, но это были только разведчики: немцы не бомбили.
Нам отвели избу, в которой мы должны были ночевать. Но не спали мы и вторую ночь, в избе жили крестьяне, один из мальчишек хозяев сильно кашлял, захлебывался. По-видимому, у него был коклюш. Бабушка не велела ему подходить, он обиделся, указывал пальцем на бабушку и говорил: «Она говорит, что у меня «кашлюш»!»
Нам дали хлеба на несколько дней, мы снова ели из наших алюминиевых плошек, и опять много, хотя чувство голода не проходило ни на минуту.
Помню, как мы снова искали наши тюки. Весь багаж был сложен на песке плотно друг к другу. Мы все (сотни пассажиров) ходили вокруг этих сложенных вещей и разыскивали свои тюки с бирками, на которых были написаны наши фамилии и название учреждения. Мы искали очень долго, так как тюков у всех было много, но ничего не пропало.
Затем нас стали грузить в товарные вагоны с нарами. Досок для нар не хватало и надо было их достать. Доски мы с Дмитрием Павловичем и Стратановским достали, но, все же их не хватало; в нарах были большие щели, спать было неудобно. Мы спали наверху, внизу Тамара и Стратановский. С другой стороны теплушки наверху спали Калистовы. Тюки наши сложены под нары и посреди теплушки. Эшелон тронулся. Первая большая остановка была в Тихвине. Мы снова ели там кашу с большим количеством масла и успели даже сходить осмотреть город, в котором мы жили с Дмитрием Павловичем в 1932 году. Город пострадал отчаянно. В нем не было жителей, но странно, что статуя Ленина против Гостинного Двора на площади была немцами не тронута.
По дороге мы покупали у жителей дикий лук, на станциях ходили за кипятком, за пайком. Всюду нас обильно кормили, а мы ели, ели и не могли насытиться…»
Дмитрий Лихачев. Мысли о жизни. Письма о добром.
